После произнесенных Люпином слов оборотню показалось, будто температура в комнате резко упала на несколько градусов. Ремус не смел поднять взгляд на Северуса, но все же краем глаза он увидел, как Снейп будто бы едва покачнулся, словно бывший профессор ЗОТИ его толкнул. Через секунду он убрал руку с плеча Люпина, отчего последнему стало еще холоднее, а потом и вовсе поднялся с дивана.
- Как Вам будет угодно, профессор Люпин. Если Вы в состоянии дойти до своих покоев самостоятельно, и хорошо себя чувствуете, то не смею удерживать.
Слова скатывались с его губ крошечными льдинками и сопровождались характерным для декана Слизерина презрительным шипением. Ремус инстинктивно вжал голову в плечи и опустил глаза еще ниже, на свои пальцы, которыми он теребил край пледа.
В комнате воцарилась гнетущая тишина. Люпин понимал, что теперь-то уж точно должен уйти, но отчего-то не мог пошевелиться. Северусу, видимо, надоело ждать от оборотня хоть каких-то действий, и он, отойдя к камину, опустился в кресло, после чего взял кочергу и стал поправлять горящие поленья.
Ремус искоса взглянул на Снейпа. Его поведение, его реакция на слова напомнила Люпину что-то…или кого-то. Но вот кого?
В камине громко треснуло, переламываясь пополам, полено, и оборотень вспомнил. Он вспомнил тот самый момент, который вспоминал вот уже целый год и до сих пор корил себя за то, что поступил тогда именно так.
Тогда, год назад, Тонкс все-таки устала ждать от него каких-то действий и вызвала его на разговор. Люпин не смог ей отказать, хотя с радостью избежал бы этой беседы – выяснение отношений никогда не было его сильной стороной.
Как помнил Ремус, они уселись на диван в гостиной штаб-квартиры Ордена Феникса. Тонкс долго мялась, теребила волосы, терла переносицу, но в итоге все-таки набралась духу.
- Ремус, я…ты…мне нравишься. И я…хочу тебе предложить…может мы сможем…сможем начать дружить по-другому?
У Люпина засосало под ложечкой. Это была та самая тема, касаться которой оборотень терпеть не мог. Он понимал, что Нимфадора испытывает к нему нечто большее, чем просто дружескую привязанность. Но Ремус не знал, как объяснить ей это, не задев ее чувства. Поэтому он до последнего тянул с выяснением отношений, пустив все на самотек, хотя и стараясь, по возможности, держать Тонкс на некотором расстоянии. Люпин несколько раз пытался намекнуть ей, что видит в ней только друга, хорошего друга, но не более того, но все те несколько попыток, что он предпринимал, пошли прахом. Нимфадора не видела – или не хотела видеть того, что пытался Ремус до нее донести.
Но сегодня настал час «Х». Глубоко набрав воздуха в грудь, Люпин заговорил максимально мягко, подбирая нужные слова:
- По-другому? Это как? – Оборотень на секунду прервался, понимая, что задал этот вопрос напрасно, а потом заговорил по-другому. - Ты мне тоже нравишься, Нимфа…прости, Тонкс, - он помнил, что девушка не любила свое имя. - Но это…не романтические чувства, а, скорее, дружеские,- Люпин чуть выдохнул. Сердце билось как-то особенно быстро и даже несколько болезненно. – Я знаю тебя уже давно, ты светлый и лучистый человечек, но… Прости меня, я не смогу дать согласие на твое предложение.
Произнеся это, он бессильно откинулся на спинку дивана. Все. Рубикон был перейден, и Ремус сказал Нимфадоре правду.
Но она не собиралась сдаваться. Девушка посидела молча, будто что-то обдумывая, а потом снова заговорила:
- Я понимаю, это все не быстро, но давай попробуем, я…я обещаю помочь тебе разобраться и понять…Я буду ждать столько, сколько нужно, чтобы ты понял, что мы…Что я…действительно люблю тебя.
Люпин не смог сдержать вздоха. Ему было бы легче, если бы она закричала, влепила бы ему пощечину, расплакалась, наконец. Но поняла бы, что между ними ничего нет и быть ничего не может. А сейчас в ее глазах по-прежнему сияла надежда, и Ремусу она вдруг показалась маленькой наивной девочкой, верящей в чудо, которого в принципе не может произойти. А он сам себе – старым и уставшим дедушкой, которому зачем-то велели объяснить внукам, что Санта Клауса не существует.
- Нет, Тонкс…Понимаешь, я…Я…мне не нравятся девушки.
«Боже мой, что я несу…». Люпину стало за себя еще более стыдно. Он хотел сказать ей правду, а в итоге приходится лгать. Но Ремус надеялся на то, что хоть это остудит ее пыл, и она все поймет.
Но в следующую секунду она схватила его за руки. Глаза девушки еще ярче засверкали, и Люпину это напомнило ту ситуацию, когда дед говорит внукам: «Санта Клауса не существует. Это я каждое Рождество надеваю костюм и дарю вам подарки», а внуки с воодушевлением отвечают: «Значит, ты и есть Санта Клаус? А где же твои сани и олени?»
- Ты любишь парней, да? Ничего страшного, я ведь метаморф… Ну, ты понимаешь я...Я могу принять образ и парня тоже, если тебе нравится…
Ремус вскочил, не скрывая ужаса во взгляде. Ему было страшно, что он не может ответить тем же самым на любовь такой девушки, которая ради него была даже готова сменить пол. Жгучее чувство вины гнало его прочь, и он, сумев только выдавить очередную ложь:
- Я люблю совершенно определенного человека. Извини.
Сбежал из гостиной со всей возможной скоростью. Оказавшись в своей комнате, Люпин долго приходил в себя. Ему было так тоскливо, что хотелось выть. Ремус понимал, что никто его больше не полюбит так, как она. Но в то же время он не мог ответить ей взаимностью, потому что не испытывал к ней любви как таковой. Да, Тонкс была прекрасным человеком и чудесным другом. Но только другом.
Все эти воспоминания вихрем пронеслись перед мысленным взором Люпина, оставив после себя ощущение полной опустошенности и вины, тянущей вниз, словно тяжелый камень. С трудом поднявшись, оборотень сделал пару неуверенных шагов к креслу, в котором сидел Снейп, и, по-прежнему теребя в пальцах кончик пледа, проговорил:
- Я…я догадываюсь, что Вы сейчас находитесь под действием Амортенции. Не знаю, правда, как, и… - Люпин закусил губу, сдерживая лишние и не имеющие отношения к теме слова. – Но только под ней Вы могли меня…ммм…поцеловать, - Ремус с трудом выдавил последнее слово. – Поэтому мне лучше будет уйти, чтобы не усугублять ситуацию. Я…еще раз прошу прощения и…большое Вам спасибо за помощь. Доброй ночи.
Едва сдержав рвущийся наружу тяжелый вздох, оборотень развернулся к двери.